Цивилизация
До выборов осталась неделя, и вот я понял печальную вещь. Просто мне не хватает ума. У меня есть разные приятные качества. Я чувствительный, я гордый, но вот ума мне не хватает, и от этого еще труднее жить с чувствительностью и гордостью.
Мне искренне жаль, мне действительно по-настоящему жаль людей, погибших в терактах, но я никак не могу придумать, что с этим делать. Я знаю, что заполошные жесткие меры, принимаемые президентом, которого через неделю изберут уже раз и навсегда, неправильные. Но я не могу предложить ничего лучшего так, чтобы власть меня услышала. Зато и власть не может предложить ничего такого, чтобы убедить меня, будто ее людоедские методы верны.
Власть меня не слышит, я ей не мешаю. Но если бы власть услышала меня, то не стала бы мне верить, а просто бы сожрала. Я знаю, что услышанным стать нельзя, можно стать врагом, хоть и на это мне тоже не хватает ума. Я думаю, что если бы по городу шел ангел высотой до неба с огненным мечом, то к словам ангела прислушался бы я, если не прав, и прислушалась бы власть. Ангел рассудил бы нас, но ангел — это слишком дорогой проект.
Я знаю, что бритоголовые молодые люди, в ответ на теракты избивающие рыночных торговцев и убивающие таджикских девочек, не правы. Но я не могу им этого объяснить. Я не могу объяснить нацистам, что нацизм — это плохо. Мне не хватает ума. Я верю, что существуют нужные слова, способные остановить насилие, но я не могу придумать этих слов. Я представляю себе иногда развешанные по Москве плакаты, на которых бритоголовый русский молодой человек целовал бы девушку кавказской национальности, и она смотрела бы на него влюбленными глазами. Подобные плакаты я видел, их делал Оливеро Тоскани для кампании United colors of Benetton. Я знаю, что физиологически ничто не мешает русскому юноше и кавказской девушке влюбиться друг в друга. Я знаю, что запрет на такую влюбленность придумали политики. Но я не знаю, как это объяснить скинхэду.
Я знаю, что всеобщая любовь к президенту Путину и всеобщее членство в партии «Единая Россия» унизительно, потому что человеку лучше быть независимым, но я не могу объяснить этого членам «Единой России», как не могу объяснить своей собаке, что, когда я возвращаюсь домой, не обязательно лизать мой ботинок. Собака же лижет ботинок по собственной воле, и, если я ругаю ее за это, она пугается и лижет еще старательнее. Я не могу объяснить собаке, что хотел бы видеть ее гордой. Она же собака, она же не волк.
Я знаю, что немногие оставшиеся либералы должны говорить смелее. Я знаю, что в предвыборных кампаниях либералов не хватает драматизма. Я предлагал руководителю предвыборного штаба Ирины Хакамады на плакатах «Ирина Хакамада — наш голос» заклеить Ирине Хакамаде рот пластырем. Тогда бы плакат кричал. А сейчас он просто висит. Но я понимаю — у них фокус-группы, у них положительный образ политика. И, главное, не слишком-то это хорошая идея — с пластырем. Просто мне не хватает ума. Хорошую идею нельзя было бы не принять, если бы я ее придумал. Но я не придумал.
До выборов осталась неделя. Я смотрю, как государство пережевывает свой народ с равнодушием коровы, и народ, в общем, доволен своим превращением в комбикорм. Я ничего не могу объяснить ни корове, ни комбикорму. Мне не хватает ума.
Я вполне допускаю, что мне просто не хватает ума понять, что быть комбикормом лучше, чем быть человеком. Но я не пойму этого никогда.
Я немножко представляю себе, как пишутся истории. Чтобы история получилась интересной, в ней должны сталкиваться сложные персонажи, цели персонажей должны быть противоречивыми, герои должны оказываться в безвыходных и даже отчаянных ситуациях. Если история написана хорошо, то, пока персонажи мучаются, страдают, надеются и разочаровываются, читатель получает удовольствие от поворотов истории. В хорошей истории, даже когда зло торжествует, читатель сопереживает поверженному добру. Вы представляете, я имею глупость считать себя поверженным добром и надеюсь на сопереживание того, кто читает нашу жизнь, как книгу. Я надеюсь, что тот, кто читает нас, как книгу, и получает удовольствие от поворотов свершающейся с нами истории, снисходителен. Я надеюсь, что он сопереживает мне, даже несмотря на недостаток ума. Как в повести Гоголя «Шинель» сопереживаешь Акакию Акакиевичу Башмачкину.
Автор — специальный корреспондент ИД «КоммерсантЪ»
