Последний

Они возвращаются эшелонами. Их много, они счастливы. Воины-победители, среди которых мой собственный дед с майсенским сервизом и мотоциклом «Хорьх». Многие, конечно, прямо в лагеря с этих своих эшелонов, но никто об этом не думает. Воины-победители.

— Это уже наша земля?

— Наша! Наша! Вон кошка русская идет.

— Почему думаешь?

— Разве не видно, русская же кошка! А вон баба русская!

— Баба точно русская! Ура!

Их много. Их целая страна. Венки, паровозы, портрет Сталина, этот знаменитый красивый старик с простым лицом, целующий в губы некрасивую женщину. Картинка, которая мне лично объяснила в детстве, что жениться нужно не на красивой женщине, а на родной.

Они будут долго ходить в этой своей военной форме без погон и танцевать под песню «Лежит у меня на ладони незнакомая ваша рука».

Они счастливы. Советское информбюро потом скажет, что их погибло двадцать миллионов, на самом деле никто не знает, сколько их погибло, но они думают, что умирать больше не надо, что все, кто должен был умереть за Родину, умер уже. Вечная память героям.

На самом деле их ждет лет двадцать отравленного гулаговским страхом счастья, а умирать по-настоящему они начнут только потом. Они привыкли думать о смерти как о смерти в бою. Они простую водку с белой головкой, с черной головкой пьют, как наркомовские сто грамм. Лихо, отчаянно, как в последний раз.

За четыре года… Нет, за шесть, за семь… Плюс Финская война, плюс Маньчжурия, на сопках которой… Они привыкли думать о смерти как о мгновенной и случайной вещи. Им потом трудно будет встретить старость и умереть тихо и медленно, без имени Сталина на устах, но зато с капельничной иглой в вене. Они думают, что Вена – это вражеский город.

Когда у меня детство, их еще целая армия. Они встречаются на Девятое мая в садах и парках, они ищут однополчан, их жены умеют еще одеться в какой-то особенный советский крикливый лоск.

Когда у меня юность, их уже часто показывают стоящими одиноко с табличкой «такой-то фронт, такая-то армия, такая-то часть». Когда у меня юность, я впервые начинаю думать о том ветеране Великой Отечественной войны, который останется последним и последним будет праздновать День Победы.

Он будет древним стариком, каким-нибудь бывшим сыном полка. Его, наверное, найдут журналисты, которым надо же что-нибудь писать про забытую войну, на годовщину которой есть государственный праздник и нет информационных поводов. Его найдут? Или про него забудут? Его пригласит президент в Кремль. Президент будет молодым человеком, который Великую Отечественную войну видел только в кино. «Спасение рядового Райана». Он останется последним на Земле человеком, свято уверенным в том, что вторую мировую выиграли русские, а не американцы. Ему подарят чего-нибудь ненужное. Лучше бы подарили пиджак и ботинки, чтобы не ходил в своем затрапезе по кремлевским коврам. Ему будет все равно, во что он одет, когда пожимает руку мальчишке-президенту и когда ради него одного вечером по всем городам салют.

Журналисты наверняка что-нибудь перепутают. Когда последний ветеран умрет, года через два отыщется другой последний ветеран, которого тоже пригласит или забудет пригласить президент и ради которого одного все равно будет вечером салют по всем городам. Покрытый старческими пятнами старик в кургузом пиджачке с медалями, человек, высовывавшийся из окошка теплушки в сорок пятом и свистевший песню.

Знаете что, к тому времени, когда этот старик останется один во всем свете праздновать День Победы, я уже, наверное, стану совсем немолодым человеком. Но если бог даст мне долголетия, если мне придется пережить солдата, который годится мне в дедушки, то пусть он знает – каждый год Девятого мая я думаю о том ветеране Великой Отечественной, который останется последним.

И буду думать всю жизнь, если это кого-нибудь интересует.