Совещательный голос Господа

Русская православная церковь выступила. Во вполне корректной манере выступила против введения удобных для налоговой инспекции номеров ИНН. «Зачем, — сказала церковь, — человеку номер, если у него уже есть имя?» Эта история напоминает мне немножечко мультик про умного ослика (или козлика), который посчитал каких-то мультяшных зверей, а звери на это обиделись: «Он нас посчитал!»
       Больше всего меня порадовала реакция либеральной интеллигенции на обращение православной церкви. Ох уж мне эти либералы! За одни сутки я услышал, не побоюсь этого слова, пять гневных речей о том, что церковь у нас отделена от государства, и пусть она не лезет, и вообще никто ее не спрашивал, и нечего вставлять Путину палки в колеса.
       Да что же вы, либералы, так любите Путина? Честное слово?
       По этому поводу я немедленно стал вспоминать, как ездил в Оптину пустынь писать очерк про иконописцев. Дело было зимой. Мы ехали на машине, а вместе с нами сидел на переднем сиденье веселый и толстый батюшка — отец Илларион.
       Ну и, конечно, мы немножко превышали скорость. И, конечно, рано или поздно за снежным кустом оказался спрятанный гаишник со своим измерителем скорости. И, конечно, он нас остановил.
       Я вышел из машины разбираться. Отец Илларион вышел просто размяться и подышать воздухом.
       — Нарушаете? — уточнил гаишник, посмотрел на отца Иллариона и добавил:
       — Вы же батюшку везете. Осторожнее надо.
       Я предложил гаишнику заплатить на месте штраф или дать взятку. Гаишник же странным образом от взятки отказался и аргументировал:
       — Я же не из-за денег вас остановил. Вы просто едете слишком быстро. Вы же в аварию попасть можете. А жизнь одна. Так что осторожнее, пожалуйста. Поезжайте.
       Я был потрясен. Один только вид отца Иллариона превратил гаишника в человека. При этом никакого присоединения церкви к государству не произошло. Батюшка никак не мог наказать гаишника за взяточничество, и начальству его не мог нажаловаться, и, вообще, понял бы, если бы бедный сержант содрал с меня несчастный полтинник детишкам на молочишко.
       И все же сержант не посмел. Отец Илларион просто сыграл там, на дороге под Козельском, роль сержантовой совести. Хорошая сцена, честное слово: стоит гаишник, машет палкой, останавливает машину — и вдруг оттуда выходит его совесть и смотрит: что ты, раб Божий, станешь делать? Другая история произошла в самом монастыре уже со мною. Меня поселили там в маленькой келье внутри монастырских стен. Предупредили, что курить нельзя, потому что разжигание табака, в отличие от разжигания ладана, есть не что иное, как воскурение дьяволу.
       Я в связи с этим бегал курить за монастырские стены, в священный лес. Была опять же ночь. Над рощей возвышалась огромная столетняя сосна с тройной вершиной. Эта сосна символизировала Святую Троицу. Прочие сосны вокруг символизировали святых и пророков. А всякий орешник и ольха в подлеске символизировали лжепророков, суеты, всяких ронов хаббардов и дейлов карнеги. А я стоял и курил.
       Вдруг из монастырских ворот вышел по своим делам незнакомый монах с худым и строгим лицом.
       — Как же вы смеете курить! — немедленно обратился монах ко мне голосом, не терпящим возражений.
       — Я же вышел за ограду, — попытался оправдаться я.
       — Какая разница, — монах вздохнул. — Зачем в стенах монастыря претворяться праведником и бегать грешить за ворота!
       В моей голове промелькнули разные аргументы о том, что я, дескать, пишу заметку про ваших иконописцев, то есть, в конце концов, вам же делаю рекламу, и можно было бы...
       Да-с, слово «реклама» явно уж как-то не подходило для разговора с монахом. Я извинился. Я даже исповедовался, рассказав доброму отцу Иллариону про свои грехи, включая курение в священном лесу.
       Самое главное, что ведь строгий монах не имел надо мной никакой власти. Я мог же развернуться, послать его подальше и уйти. Однако же не послал и не ушел.
       Церковь не имела надо мной никакой власти, кроме духовной. Церковь в лице строгого монаха просто олицетворяла мою собственную — да, да, да! — совесть.
       Ведь никаких властных полномочий не имеет Церковь, и когда просит называть людей по имени. Ведь ни армии у нее при этом нет, ни милиции, ни даже общественной дружины.
       Просто сознайтесь, уважаемые либералы, что всякий раз, когда вы обвиняете церковь в желании вмешаться в дела государства, на самом деле вы просто хотите, чтобы на законном основании, решением Государственной думы с одобрения Совета федерации и за подписью президента государство оградило светского человека от угрызений совести.