Цивилизация
Нам в Пошехонье привезли фильм, которого все так долго ждали. Возле кинозала повесили афишу: веревка и женский торс. Билеты раскупили за пятнадцать минут. Кинозал вмещает сто человек, а в Пошехонье живет пять тысяч. Поэтому дирекция кинотеатра объявила, что будет показывать фильм по четыре раза в день. Предлагали ввести и ночные сеансы, но женское население запротестовало.
И вот где-то через неделю после премьеры это случилось. У нас тут живет молодая пара,
они этот фильм ходили смотреть каждый вечер, как программу «Время».
Она – домохозяйка, он – работник птицефабрики. Сын в школу ходит. Короче, звонит эта женщина мужу на птицефабрику в разгар рабочего дня. И начинает в трубку дышать и лепетать: мол, бросай все, пока сын в школе, лети домой. Хочу, говорит, чтобы было жестко и больно.
От этих слов работник птицефабрики впал в естественную растерянность. Он ей говорит: я тоже, но прости, у нас в яичном цехе аврал. Сашка с Андреем на больничном, а я один зашиваюсь. Подожди до вечера.
А она: не могу ждать, приезжай. И опять дышит. И даже стонет.
Работник птицефабрики от этих звуков слегка теряет голову, но упирается.
– Ты, – говорит, – понимаешь, что в птичнике творится? Вонь до небес, я один – на пятьсот клеток. А она: «Какой птичник? Ты бы видел, какая я распаленная».
Тут он забывает обо всем на свете и клянется, что будет ровно через час. Промоет гравий – и домой. Жена говорит: час – это мучительно, но продержусь как-нибудь. Только, любимый, сладкий, родной, купи чего-нибудь, как в кино. Шнура какого-нибудь полипропиленового. Или, может, такую кожаную шлепалку с разными насадками.
– Где я их в Пошехонье возьму? – обалдевает он. На это жена с коротким стоном кладет трубку.
Он бежит к сослуживцам советоваться. Те отрываются от своих несушек и начинают дебаты. Один говорит: шпагат можно купить в «Промтоварах». Другой возражает: у него разрывная нагрузка десять килограмм. А тут надо в семь раз больше.
Погодите, кто-то вспоминает, а Колька наш сегодня не в Рыбинске? Точно, за кормами поехал. Дак слышь, звони ему скорее.
Пусть в магазин для взрослых зайдет и купит всей этой херомантии, раз приспичило.
Тут и другие работники птицефабрики подтягиваются, слыша такой разговор. Они вспоминают, что у них тоже есть любимые жены и подруги.
– Пусть и нам купит! – кричат они. – Пусть на бумажку запишет заказы.
Взбудораженный муж звонит Кольке и диктует ему список коллективных фантазий. На том конце провода входят в раж и добавляют пару позиций от себя.
– А деньги? – опоминается наш.
Колька отвечает, что деньги есть – на корма. Но это не страшно, потому что
импортных кормов в магазине нет и не будет, а совещание по импортозамещению только завтра.
Короче говоря, работники птицефабрики расходятся по домам в предвкушении праздника. Ждут уазик из Рыбинска – час, два. Уже давно стемнело. Уже у многих дети пришли из школы.
И тут по Пошехонью разносится страшная новость. Оказывается, нашему герою звонил Колька. У него уазик на трассе встал. Колька сначала думал, что пробило колесо, а оказалось, редуктор заднего моста накрылся. Тут, как нарочно, менты мимо ехали. Остановились, стали смотреть – а у Кольки права в прошлом месяце истекли. Менты, конечно, обрадовались, велели багажник открыть, а у него там – самотыков три коробки. Вся трасса, говорит, остановилась.
Менты ржут, протокол составляют, Колька чуть не плачет, вот такая боль.
Наша домохозяйка в отчаянии кричит: да сделай уже хоть что-нибудь, урод! Какие менты? При чем тут Колька? Ты же сам во всем виноват. Надо было сразу ко мне ехать, как я просила. И начинает рыдать. Муж, обезумев, кидается в ванную, хватает прорезиненный коврик и нарезает его на мелкие полоски. Потом отрывает от вантуза деревянную палку и приматывает изолентой полоски к палке. С этой плетью, как со знаменем, ослепленный бедой, гневом и желанием, он вбегает в комнату.
А там жена беседует по телефону.
– Ну вот, – говорит она, положив трубку, – опять наш охламон на продленке чего-то набедокурил. Побил кого-то. Меня вызывают. А ты поешь – там каша и котлеты. И ложись. Вон как устал сегодня.
– И правда, – говорит он, опустив плеть. – Завтра еще совещание по импортозамещению.
– В восемь?
– В восемь. Автобус в семь тридцать придет.
Жена одевается и уходит. Он включает телевизор и подходит к окну. Над Пошехоньем – луна. Ей больно и хорошо.
