Война мировоззрений

Выступления Барака Обамы и Владимира Путина на заседании Генеральной Ассамблеи ООН, прозвучавшие в минувший понедельник, интересны не только с точки зрения прогнозов развития российско-американских отношений и мировой политики в целом. Две эти знаковые речи, пожалуй, наилучшим образом продемонстрировали суть тех разногласий, которые существуют сегодня не просто между двумя мировыми лидерами, но между теми мировоззренческими системами, которые они представляют.

Стоит оговориться: речь не идет о каких-то непреодолимых «цивилизационных различиях» и даже не о разных ценностях. Нет, все-таки, скорее, мы имеем дело с внутренним спором, строящимся на общих нормативных основаниях, в рамках одного культурного пространства.

Полемика идет практически в одних и тех же терминах, так что впору говорить не столько о разных языках, сколько о разных диалектах.

И Обама, и Путин говорят о необходимости мира, стабильного развития, о многообразии свободы выбора, сетуют на очередной кризис фритредерства, на угрозу терроризма, волнуются о Ближнем Востоке, негодуют по поводу запрещенной не только в России группировки «Исламское государство» (организация запрещена в России), твердят о необходимости международной кооперации, сотрудничества с целью преодоления анархии и хаоса.

Оба не забыли упомянуть о роли политических институтов — какой же политик мирового уровня обходится теперь без этого! Даже проблема изменения климата, угроза глобального потепления в обоих случаях нашла достойное себе отражение — ближе к концу.

Что еще более занятно, президенты двух сверхдержав, которые в последние полтора года, на фоне войны на Украине, едва не скатились ко временам Карибского кризиса, каждый по-своему критикует реалистический подход к международным отношениям.

Обама скептически смотрит на политику силы, которая, по его словам, была присуща многим распавшимся империям прошлого, что, как предполагается из контекста его речи, не спасло их от закономерной гибели. Путин с сожалением констатирует возвращение эгоизма во внешней политике государств, что грозит регрессом международной системы, симптомом ее возвращения к временам больших войн до образования ООН.

Почему же, используя если не одинаковую, то довольно схожую политическую риторику, российский и американский президенты не могут договориться? Почему они не готовы воспринимать аргументы друг друга?

Пожалуй, этот спор Обамы и Путина еще войдет в историю.

Будущее покажет. Но уже сегодня его вполне можно использовать как практический кейс в изучении классических основ политической теории Нового времени.

Каков едва ли не центральный тезис путинской речи? Государство, его институты есть главная и единственная реальная гарантия мира, стабильности, безопасности, отсутствия насилия и массовых правонарушений. Там, где государство рушится, неизбежно теряется и все перечисленные гарантии. Прогресс также обеспечивается государством. Поэтому революция не может служить драйвером развития в политике и где бы то ни было. Ведь революция разрушает государство, ввергая целые народы в состояние анархии, бедствия и архаики. То есть если мы хотим мира и прогресса, мы должны беречь государство.

Какое это государство, как оно устроено внутри, демократия это или режим личной власти, — вопрос в данном случае второстепенный. Получается демократия, хорошо. А там, где не получается — то ли народ не готов, то ли еще какие причины, — пусть будет просто сильная власть, лишь бы был контроль и хоть какой-то порядок. Власть в данной оптике при любом раскладе лучше, чем ее отсутствие. Отсюда ее особые права как по отношению к подданным, так и на международной арене.

Вы еще не узнали, чьи это идеи? Тогда позвольте адресовать вас к знаменитому «Левиафану» — не к нашумевшему фильму, а к философскому трактату Томаса Гоббса. Характерно, что, говоря о необходимости равенства государств, как и о том, что не стоит считать своих партнеров глупее себя, президент Путин опять же использует гоббсовскую рамку, где равенство есть следствие схожести притязаний и надежд, где все люди, кто бы кем ни был, хотят примерно одного и того же, а ум лишь опыт, доступный каждому.

Почему же все эти, казалось бы, вполне рациональные аргументы нерелевантны в глазах западных собеседников российского лидера?

Неслучайно Обама начинает свою речь с похвалы Объединенных Наций как международной системы, позволяющей наказывать тех, кто не идет по пути сотрудничества, развязывая конфликты и войны. Уже в этой точке он начинает расхождение со своим российским визави.

Гоббс в качестве естественного состояния готов видеть только войну всех против всех, ту самую анархию, о которой говорит и Путин. Но в самом деле

только ли эгоизм и соперничество движут человеком в этом мире? Иная версия предполагает, что не в меньшей степени человеческой природе присущи потребность в любви и, как следствие, стремление к сотрудничеству.

Вот простой пример: в офисе, где вы работаете, или в университете, где учитесь, с некоторых пор запрещено курить. Так повелел суверен, и вся государственная машина строго следит за выполнением данного закона. Лишь небольшой пустырь за забором остается тем местом, где закон о запрете курения не действует. Левиафан еще не дошел сюда (хотя многие поверили в недавнюю утку о готовящемся запрете курения на улицах). Но разве те, кто ходит курить на улицу, враждуют друг с другом? Напротив, помогают, угощая знакомых и незнакомых кто сигаретой, а кто зажигалкой, болтая о том о сем, заводя знакомства, отношения. Вступая в сотрудничество без всякого, между прочим, государства.

Более того, государство, состоящее, между прочим, из людей (что признает и Гоббс, конечно же), не может не совершать присущих любому человеку ошибок.

Суверен, кем бы он ни был, всего лишь человек.

Так Гоббса парирует другой английский философ, поколением моложе — Джон Локк. И если Гоббс так ненавидел Английскую революцию, что уехал в эмиграцию из Англии, то Локк, напротив, будучи сыном революционера, вернулся из эмиграции на родину, чтобы эту Английскую революцию успешно завершить.

Скорее, в этой — локковской — перспективе смотрит на мир и рассуждает президент Обама. Всякое ли государство способно положить конец войне? Для Обамы и Локка это неочевидно. Государство, основанное на несправедливости и тирании, вызывает неизбежное недовольство и сопротивление тех, кто находится под его властью. И сопротивление это, как показывает история, нельзя сдерживать бесконечно. Диктатура, вопреки, казалось бы, логичному представлению, не несет порядка, но, скорее, есть продолжение войны в новом состоянии — войны государства и подданных.

Эта внутренняя война как пожар на торфянике: внешне до поры до времени все спокойно, пока загнанный тлеющий внутри огонь не прорывается наружу. Так за фасадом, где власть суверена кажется мощной и незыблемой, скрывается ожесточенная борьба, исход которой никогда неясен до тех пор, пока государственное здание вдруг не рушится под напором сопротивления. Именно внутреннего, а не внешнего, как это обычно кажется тем, кто привык это государство возглавлять и охранять.

Ровно поэтому Обама называет диктаторские режимы главной угрозой стабильности современного мира. Отсутствие сотрудничества власти и общества мешает устойчивости государства.

Видимая сила в условиях тирании оборачивается внезапным крахом.

Ну а уж если государство бомбит своих подданных кассетными бомбами, убивая десятки тысяч мирных жителей, запрещая людям выходить на улицы и публично отстаивать свои права, как это делает режим Башара Асада в Сирии, такое государство ведет открытую войну со своим народом, и век его в историческом масштабе, скорее всего, будет недолог.

Выходит, для Локка, в отличие от Гоббса, важно не просто наличие государства как такового, но то, какое этого государство, каково его внутренне устройство, учитывает ли это государство интересы и мнение своих граждан, допускает ли их до разговора с собой, до участия в выработке и принятия законов и решений или же правит только на свое усмотрение? Как это государство смотрит на себя: как на непогрешимую высшую инстанцию либо допускает, что способно ошибаться и, соответственно, готово признавать свои ошибки?

Примечательно, что Обама значительную часть своей речи посвятил критике предшествующих периодов американской внешней политики, в том числе в Ираке, а его российский оппонент предпочел критиковать только других.

Спор Гоббса и Локка, консерваторов и либералов, продолжается все последние три с лишним столетия и, как мы видим, не теряет актуальности по сей день.

Президенты Обама и Путин показали миру лишь очередной пример этой мировоззренческой полемики.

Так получилось, что не только наш президент, но и большая часть России сегодня оказалась ближе скорее к гоббсовской традиции, нежели к либерализму Локка. В свою очередь, близкому большей части современного Запада. Почему это произошло?

Мой коллега, профессор политологии в Университете Торонто Ирвин Студин, считает, что начало этого мировоззренческого расхождения нужно искать в недавней истории, в 1994 году. Весь мир, и Запад в первую очередь, пережил тогда шок от чудовищной резни этнической группы тутси, устроенной в Руанде представителями другого племени, хуту. В результате скорость массовых убийств в пять раз превысила скорость уничтожения в нацистских концентрационных лагерях.Огромную роль в организации геноцида сыграли, к слову сказать, средства массовой информации, контролируемые хуту газеты и радио, в течение месяцев сеявшие ненависть, призывы к насилию, приобретшему невиданные ранее масштабы.

Это чудовищное событие потрясло весь мир, но, увы, осталось практически незамеченным в России, где в 1994 году хватало своих локальных проблем, начиная от шока радикальных экономических реформ и заканчивая начавшейся тогда же войной в Чечне. Из войн федеральных российских властей с чеченскими сепаратистами, первой и второй, выросло и нынешнее понимание Россией ее суверенитета как исключительно внутреннего дела государства, любыми средствами защищающего свою целостность.

В то время пока в остальном мире созрело понимание необходимости гуманитарных интервенций для защиты миллионов людей от возможных преступлений против человечности, массового нарушения прав вплоть до угрозы геноцида.

Россия этого перехода не заметила, оставшись с классическим пониманием суверенитета и охраняющего его государства-Левиафана.

Будет ли преодолен этот «мисандерстендинг», как говорят наши англоязычные партнеры? Сколько времени на это потребуется? Последуют ли новые жертвы? Пока на эти вопросы не может ответить никто. Хочется лишь надеяться, что новое мировое противостояние не дойдет до той точки, когда, как описывал Локк, останется апеллировать лишь к небесам. В конце концов язык спорящих действительно родственный.

Значит, нужно продолжать разговор, пытаясь услышать друг друга. Глядишь, и новый договор выйдет.