Цивилизация
Майя Плисецкая выпустила вторую книгу мемуаров. Первая, нашумевший толстый том под названием «Я, Майя Плисецкая», вышла в середине 90-х и выдержала 10 изданий, продолжение называется «Тринадцать лет спустя» и начинается с того места, где окончилось первое повествование. В первой книге Плисецкая поразила редкой откровенностью и нелицеприятными высказываниями об окружающих — эпоха от Сталина до Ельцина была описана с беспощадной трезвостью. Новые мемуары скромнее и по объему, и по хронологии, и по анализу. Просто описание последних тринадцати лет жизни – от ее петербургского балетного конкурса «Майя», когда на бренде «Плисецкая» не стремился настричь купонов только ленивый, до недавней премьеры оперы «Боярыня Морозова», написанной любимым (что постоянно подчеркивается) мужем Родионом Щедриным. Это уже не то чудовищное время, когда приходилось с боем выбивать заграничные поездки, потому что молодую балерину Большого театра считали английской шпионкой и гоняли за ней машину слежки. Это период, когда на легендарную Майю, символ балета, дождем сыплются награды – то от японского императора, то от испанского короля, а мемуары пишутся в самолетах и автомобилях, потому что чета Плисецкая — Щедрин кочует по миру.
В новой книге Плисецкая столь же беспощадно правдива.
История о самозванке, несколько лет назад объявившей себя тайной дочерью «звезды», читается с тем же азартом, как и рассказ о косметической линии «Майя Плисецкая», при странных обстоятельствах выпущенной от ее имени. И подкупает душевная мобильность этой уже очень немолодой женщины. В актрисе, танцевавшей еще при Сталине, нет ни капли пассеизма. Она чуть ли не единственная из балерин старого поколения, которой интересно знать современное искусство и смотреть в будущее. Не каждая бывшая балерина в 70 лет будет радоваться, как ребенок, не норковому манто и бриллиантовым колье, а балету, специально для нее поставленному Морисом Бежаром, великим хореографом ХХ века. Вряд ли найдется хоть один известный российский танцовщик, который при грандиозном жизненном успехе сумел бы сохранить такую иронию по отношению к себе и со смешком назвать торжества в честь собственной особы «культом балетной личности»...
Одновременно с мемуарами Плисецкой вышли воспоминания Олега Виноградова.
Бывший худрук балета Кировского (Мариинского) театра создал опус иного рода, хотя исторический период частично совпадает. Выпуская на родине «Исповедь балетмейстера» к собственному семидесятилетию, Виноградов переживал приятное чувство — жизнь прошла не зря. И то сказать: работаешь в собственной балетной академии в Вашингтоне, подаренной влиятельными покровителями, имеешь жену на 24 года моложе себя и маленького сына-наследника. В свободное время плаваешь на личной яхте и перетряхиваешь в памяти темы бесед с Сергеем Параджановым, Джорджо де Кирико и Джанни Версаче. На экологически чистой веранде дома жуешь хлеб домашней выпечки и вспоминаешь бурную личную жизнь (чем старше мемуарист, тем моложе его пассии). По эротической откровенности книга Виноградова может сравниться с мемуарами Андрона Кончаловского: количество побед такое же безразмерное.
Феминистки Запада обзовут Виноградова сексистом: на женщинах и женской красоте, по мнению автора, держится и здание классического балета, и душевное благополучие балетмейстеров.
Конечно, как и Виноградову, Плисецкой, гражданке Страны Советов, многократно приходилось идти на компромисс. Но психологическая направленность ее мемуаров иная. Если мемуары балерины – крик свободы, то автобиография Виноградова – поэма о балансе. В непростом деле качания на исторических качелях мемуарист, как и многие его современники, достиг больших умений. На одной стороне — ощущение затхлости советского балета после знакомства с европейскими постановками, воспоминания о полузапретной работе с Юрием Любимовым над спектаклем «Ярославна» и стремление задним числом опровергнуть обвинения в получении огромных взяток (уголовное дело стоило Виноградову поста в Кировском театре). На другой — молодой и небесталанный хореограф вынужден ставить балет про киргизских шоферов на сцене Большого театра. Ситуация трагикомическая: нужно найти выход на эстетический результат из сомнительного повода (танцевальные па продиктованы идеологией, а шаг в сторону от классики или народного танца карается как формализм и буржуазное влияние).
И все это на фоне жизни в советском Ленинграде, где, лишь получив звание заслуженного артиста Дагестана, автор смог без многолетней очереди купить «Москвич» и где не было общественных туалетов, поэтому знакомая иностранка, миллиардерша-покровительница, гуляя по городу, писала в подворотне.
Виноградов ни разу не употребляет слова «эскапизм». Но из претензий к современному искусству ясно, что балетный спектакль для него – место, куда люди приходят забывать о сложностях жизни с помощью хореографа («профессия, которая думает об улучшении человеческой природы»). Автор гордо называет себя «динозавром» — в смысле вымирающей породы романтиков. Но это вполне успешный, преуспевающий динозавр. И его мемуары пронизаны чувством счастья от нынешней жизни – с творчеством, особняком и деньгами, но без министерства культуры, худсоветов и «театральной общественности».
Плисецкая М. Тринадцать лет спустя. М.: АСТ, 2007
Виноградов О. Исповедь балетмейстера. М.:АСТ-ПРЕСС КНИГА, 2007
