Цивилизация
— Каким образом «альтернативная культура» формировалась в 1980–1990-е годы, более или менее понятно. А что можно назвать альтернативной культурой сегодня? Кто ее создает и в противовес чему?
— Все те же: художники, выставочные площадки, музыканты.
— А школы искусств — такие, как Школа Родченко, например, — способны сформировать новое поколение альтернативщиков?
— Я думаю, что, конечно, это возможно. Мы постоянно ломаем над этим вопросом голову, потому что
бедным молодым художникам сегодня приходится одновременно существовать на территории альтернативного искусства и сотрудничать с государственными институциями.
Такой переход довольно сложно отследить. С одной стороны, мы, разумеется, все мним себя подпольщиками и альтернативщиками, а потом приходим на какую-нибудь выставку, а там всюду висят государственные флаги. Вот так раз — и контекст поменялся. То, что считалось альтернативой, вывезли на какую-нибудь биеннале, и вот это искусство уже представляет Россию на государственном уровне. Поэтому и возникает вопрос, возможна ли вообще альтернативная художественная среда сегодня.
— Сегодняшние субкультуры несут в себе протестный потенциал, какой был у поколения 1980–1990-х?
— Да и тогда ни у кого не было протестного потенциала: никто ничего не взрывал и не призывал к насилию. На этой выставке представлены люди, которых протест, конечно, объединял, но настоящая музыка протеста была, может, у двух-трех групп.
Такие песни, как «Время есть, а денег нет» у Цоя, это же не о протестах всё.
— Как вы работали со своими героями? Была ли эта работа социальным исследованием?
— В тот период все резко изменилось, появились новые герои, и логично назрел вопрос, можно ли их запечатлеть и как это сделать. Нельзя сказать, что я один пытался его разрешить. В каждой семье было по фотоаппарату, так что таких поколенческих историй может быть множество.
— Были ли вы близки с кем-то из героев этой съемки?
— На выставке будет представлен портрет Кирилла Преображенского — он сейчас так же, как и я, профессор в Школе Родченко. Вот с ним мы видимся спустя 30 лет. Были персонажи, которых я с удовольствием снимал и с которыми встречался в течение нескольких лет. Ведь сам проект в общей сложности длился три-четыре года. Некоторых героев, которые все это время были на виду, я снимал постоянно. Причем это были не только музыканты, но и простые слушатели, фанаты, которые приходили на концерты. С кем-то из героев я как честный человек расплачивался своими фотографиями.
Но это была очень странная пора: можно было во что-то шагнуть и скоро потерять к этому всякий интерес просто потому, что время менялось слишком быстро.
— Ваш проект, посвященный этому поколению, называется «Я видел рок-н-ролл». То есть себя вы позиционируете больше как наблюдателя, чем участника советского рок-движения?
— Конечно, я же не писал рок-музыку. Даже снимая, в то время я не мог пропагандировать эту культуру — мог разве что напечатать снимки и в кармане плаща принести кому-нибудь показать. К тому же об этом феномене трудно говорить как о движении в прямом смысле слова.
Есть, например, такой художник Миша Бастер. Он делает книги про неформальную молодежь того времени (проект «Хулиганы-80». — «Газета.Ru»). У него есть большой сайт, где выложены беседы со множеством персонажей той эпохи. Будучи действительно участниками движения, они запомнили это время более четко, чем я.
— Сегодня ваши герои приобрели культовый статус. Рассматривали ли вы их как иконы тогда, когда снимали?
— Тогда, конечно, ни о каком культе речь не шла. Это были обычные люди, просто некоторые из них ходили с гитарой.
Энергетика у некоторых, разумеется, была бешеная — как у Александра Башлачева, например.
В этом был какой-то особый шаманизм, это действительно чувствовалось, но даже он был вполне обычным человеком.
— Никогда не думали сделать продолжение этого проекта, взяв тех же самых героев сегодня?
— Иных уже нет в живых, а на других билетов не достать. Как тут продолжишь.
— Насколько правильно выставлять фотографии, например, Цоя в стерильном пространстве музея? Кажется, что та культура противится таким форматам.
— Эти фотографии уже много раз выставлялись в музеях. Каждая выставка повышает статус произведения искусства, а мы говорим именно о них.
Первая выставка, на которой показывались эти изображения, прошла, например, в 1986 году на Малой Грузинской (в выставочном зале «Горкома графиков». — «Газета.Ru»).
Следом была известная выставка, которую делал Александр Лапин в 1987 году. Уже тогда я рассматривал эти фотографии только в качестве произведения искусства.
— Что сегодняшним молодым людям должна сказать та эпоха? Обращаются ли к ней ваши студенты?
— Главная тема этого проекта — что фотограф мог снять в СССР в тот момент, когда ничего еще не предвещало развала большой страны.
А тема, за которую следовало бы взяться сейчас, — это 25 лет без СССР.
— Для серии «Монументы» вы снимали руины советской монументальной культуры.
— Эта серия выполнена на фотообоях, чтобы сыграть на контрасте, мол, страна рушится, но появляется какое-то новое поколение.
— Как вам плоды новой монументальной пропаганды — памятник князю Владимиру, например?
— Если бы у меня были энергия и силы, я бы, конечно, запечатлел и современные монументы. Ведь эта культура тоже меняется. Какое-то время назад начали появляться самодельные бронзовые памятники, которые вырастали в торговых центрах и около метро. Раньше казалось, что их тоже водрузили там навсегда, а потом и они стали исчезать. Какие-то монументы люди сдавали в металлолом.
Странная культура, в общем. Даже жаль, что я не успел ее запечатлеть, не нашел к ней подхода и языка для ее описания. «Владимира» же я еще толком не рассмотрел, хотя уже отснял его со спины в снегопад. Мы не можем угадать, что будет в будущем. Может, он еще тысячу лет простоит, как какая-нибудь «Родина-мать» — стоит она и стоит, никому нет до нее дела.
