Цивилизация
— Каким емким слоганом вы описали бы фильм «Лунатики»?
— У нас есть слоган — неофициальный, с которым мы работали изначально. Он звучит так: «Всегда рядом и никогда вместе».
— В трейлере говорится, что фильм основан на реальных событиях. По чьей истории был написан сюжет?
— Это история, которая произошла со мной в начале 2000-х. Я никак не мог найти автора, который мог бы по реальным событиям написать сценарий, который был мне нужен. Потому что сами события могут трактоваться очень по-разному. По ним можно было бы рассказать одну историю, а потом развернуть другую.
Самое простое, что можно привести в качестве примера, — это фильм Финчера «Игра». Там в центре сюжета герой, которого, условно говоря, разыгрывают, и он не понимает, что находится внутри игры. Наша история в этом смысле чем-то похожа.
— Когда вы поняли, что напишете сценарий сами?
— Наверное, лет 10 эта история крутилась в голове. Я понимал, что она бессрочная, что событие очень эксклюзивное и выдержит испытание временем — поэтому, в общем, и не торопился. Потом, однако, вернулся к ней и стал работать. У меня было несколько авторов, с которыми я начинал, но в итоге получал не тот результат, который хотел.
Я не могу назвать себя полноценным сценаристом, но в конце концов решил самостоятельно сложить эту историю и рассказать ее в том виде, в котором она существует на сегодняшний день.
— Ваша личная история была связана с семейными отношениями или с психологическими экспериментами?
— Моя история была больше связана с экспериментом. А отношения матери и сына — это, собственно, то, о чем я хотел бы рассказать. О том, насколько человеку сложно принимать решение в пограничной ситуации. Или принимать решение, которое, как ни поверни, все равно плохое для тебя. Есть такой «парадокс вагонетки», перед которой разветвление путей: поедет по этой части — убьет двоих, по другой — убьет троих. Какой путь вы выбираете? Понятно, что выхода из этой ситуации нет, он все равно плохой. Момент принятия решения, этот пик, наверное, и есть самое интересное в любой драматургии.
Может быть, кто-то помнит фильм «Выбор Софи» — там в лагере матери предлагают оставить жизнь одному из двоих детей. Кто-то должен уйти в камеру, а один ребенок останется. Вот этот выбор матери — он невозможен, нечеловечен. Мне кажется, это очень сложно выдержать.
— Расскажите об экспериментальной части сюжета, связанной с психозондированием и психокоррекцией.
— Это изобретение российского ученого Игоря Смирнова. Много лет назад он разработал компьютерную технологию, которая позволяет убирать из подсознания человека какие-то негативные, травмирующие воспоминания — или даже вполне вероятно заменять их новыми. Тогда Смирнов хотел применять это для лечения пациентов с проблемами алкоголизма, наркотиков и других зависимостей. Но поскольку им тогда не удалось продвинуться в сторону законодательного решения этих возможностей, практика так и повисла в воздухе. Она не применяется на сегодняшний день именно потому, что общество не может решить, как к этому относиться.
— Была ли необходима помощь специалистов из области психологии — или было достаточно информации о теории Смирнова?
— Нет, помощь специалистов мне в общем не была нужна. Моя задача была в другом. По технологии лечения пациент не должен понимать, что с ним работают медики, поэтому вокруг него разыгрывается ситуация, — еще раз ссылаюсь на Финчера... В результате пациент оказывается на больничной койке, не подозревая, что с ним уже происходит работа. Собственно, моя задача и состояла в том, чтобы придумать и разыграть такую ситуацию. Это есть в фильме. А все остальное, что связано с переживаниями матери, взаимоотношениями с сыном и его детством, — уже допридумано. Это достаточно типичная ситуация и для литературы, и для кино, — но здесь она доведена до такого экстрима, что просто искрит.
— Стало ли для вас что-то открытием во время подготовки к съемкам? Или вы уже досконально разбирались в этой теме?
— Досконально в этой теме, наверное, могут разбираться только специалисты. Я все равно на поверхности. Например, не понимаю, каким образом врачи считывают ответы нашего подсознания. Потому что визуально технология выглядит достаточно просто: человек сидит у экрана компьютера, у него наушники, в которых звучит музыка, на экране вспыхивают циферки. У него еще кнопочка в руках, и он нажимает, реагируя на определенные цифры, а в это время ему задают вопросы.
Причем в эту музыку, которую он слышит, внедрен закодированный в шум человеческий голос. То есть сначала записываются вопросы, потом они кодируются в шум, который внедряется в музыку. Твое сознание слышит музыку, а подсознание слышит голос. И при этом вы не осознаете, что вам задают вопросы, но вы на них отвечаете. И в конце выползает распечатка ответов на те вопросы, которые вам задали. А там вопросы не типа «Тепло тебе или жарко?», а довольно серьезные, связанные со страхами, воспоминаниями, какими-то болевыми точками. В общем, создается такой психологический портрет человека.
В этом и есть гениальность Смирнова: он придумал, как обращаться к подсознанию и научиться считывать ответы. Вот я этого не знаю. Наверное, это как раз и есть суть технологии, потому что я не видел, чтобы ее кто-то подробно описывал. Но я думаю, что есть люди, которые ее понимают.
— Почему было решено сделать кадры из прошлого черно-белыми с отдельными цветными фрагментами?
— Во-первых, я не хотел, чтобы это были флешбэки. Что герой идет, потом бух — флешбэк, и что-то он там вспомнил. Это очень прямой прием, который неинтересен уже давным-давно. Черно-белое изображение, понятно, означает, что мы оказываемся в некоем другом времени, в другом пространстве. Но при этом практически во всех черно-белых кадрах есть какая-то цветная точка: желтая канарейка, красная божья коровка или розовая шапочка. Вот я сейчас сижу, передо мной такой достаточно серый фон, там куст, и на нем какие-то оранжевые ягоды. Это как воспоминание, какая-то яркая деталь, которая тебе запоминается и сидит у тебя в голове.
— К кому относится название фильма «Лунатики»?
—Я думаю, что это общее состояние, которое может описать историю. Лунатизм — это же некое пограничное состояние человека, который что-то делает и не осознает этого. Он может даже потом прийти в себя и не помнить, что с ним было. И это, скажем так, некий символ, который присущ этой истории. В картине много такого заложено, потому что я вообще люблю символизм, люблю закладывать всякие загадки для размышления.
— В фильме героиня Даши Верещагиной говорит, что мы все от чего-то зависимы — от эмоций, наркотиков и так далее. От чего зависимы вы?
— Я зависим, конечно, от своей профессии, которой занимаюсь много-много лет. Это одна из самых больших моих зависимостей. Естественно, я завишу от своих близких, родных и любимых.
— По вашим наблюдениям, всегда ли за пороки детей ответственны родители? Должны ли они расхлебывать свои ошибки, когда дети уже выросли?
— Как Экзюпери писал: «Мы в ответе за тех, кого приручили». Это очень индивидуальная вещь. Я бы не стал никого осуждать. Но я считаю, что мы, конечно, несем ответственность за своих детей. Потому что есть возраст, когда начинаются конфликты, когда ребенок уже осознанно поступает, может принимать решения — но до этого же была целая жизнь. Тогда ребенок был зависим от тебя, от того, как ты с ним себя ведешь, — например, ты подавляешь его, лишаешь детской воли, заставляя принимать те или иные решения. Поступки, которые совершают взрослые по отношению к детям, формируют детей и их дальнейшие отношения.
Допустим, отношения отца с дочерью формируют ее дальнейшие отношения с будущими парнями, с мужем. Поскольку мы оказываем на детей очень сильное влияние, то, мне кажется, несем ответственность за них.
— И в том числе можем вмешиваться, когда дети уже взрослые, и давать им советы?
— Это не вмешательство. Если, допустим, у человека сохранились нормальные отношения с матерью или отцом, он приходит к ним с каким-то вопросом, — я считаю, родители могут высказывать свое мнение, оставляя дальнейшее решение за ребенком. Это уже его жизнь, поэтому ты не можешь сказать: «Нет, ты должен пойти сюда».
— Изменился ли ваш подход к воспитанию младшей дочери Варвары по сравнению с тем, как вы растили Дарью?
— Конечно, изменился. Потому что пока ты молодой папаша, ты больше занят собой, своей жизнью, работой, карьерой. И ребенок в этот момент растет параллельно с тобой, но ты пропускаешь какие-то моменты его жизни. Вот траву посеяли, она растет, надо полить, постричь. Как-то это происходит без высокой степени включенности в жизнь ребенка.
Потом, когда ты становишься старше, пристраиваешься к жизни своего ребенка, уделяешь ему гораздо больше времени и внимания. При этом вовлеченность не лишает тебя твоего времени. Просто меняется вектор. Если у тебя ранний ребенок, то вектор взаимоотношения с этим ребенком больше повернут на себя. А более поздний ребенок — это вектор, который повернут на ребенка. В этом разница.
— Работая с близкими людьми — супругой Викторией Исаковой и дочерью Дарьей Мороз, осознаете в глубине души к ним особое отношение? Или благодаря опыту несложно отключаться от этой связи?
— Тут, наверное, не надо путать личные отношения с работой. В работе есть не только ты — режиссер. Но есть еще и твоя жена или дочь — актриса. В работе на площадке это отношения режиссера и актрисы, а не отца с дочерью или мужа с женой. Это абсолютно разные вещи. Я никогда это не путал для себя. Это изначально — и для Вики, и для Даши — были очень понятные вещи. Это профессиональный разговор на рабочей площадке. Уже потом можно прийти домой, что-то обсудить, проговорить какие-то общие вещи. А так это просто работа.
— В этом году вашей семье 20 лет. Какие главные составляющие крепкого брака вы можете выделить?
— Мне кажется, когда ты довольно долго живешь с человеком, то меняешься. И человек, который рядом с тобой, тоже меняется. Эти изменения, которые происходят в тебе и в человеке, с которым ты живешь, нужно осознавать и принимать. В жизни случается много разного, жизнь очень лохматая. Мне кажется, сложность и условие длительных отношений заключаются в умении принять изменения в себе и в человеке, который рядом с тобой, — и, возможно, найти способ, как эти изменения в жизни и в характере соединить.
— Как вы оцениваете актерский диапазон вашей жены Виктории? На ваш взгляд, она способна сыграть любую роль?
— Диапазон у всех разный. Причем это не клавиши, не фортепьяно, это такой бесконечный диапазон — и вправо, и влево. Кто-то работает в левой части этого диапазона, кто-то в правой части, кто-то в центре. Но есть индивидуальные вещи, присущие только этому конкретному актеру или актрисе. Вот у Вики есть какие-то вещи, которые она в силу природной психофизики делает блестяще, и никто этого не может сделать так, как она это делает.
— Это чувственные, женственные, психологически сложные героини?
— Раньше бы говорили инфернальные. Допустим, то, что Вика блестяще делает в «Острове» Лунгина. Как сыграть бесноватую? Как сыграть больного человека, который одержим? Как объяснить: «Ты должна упасть, закатить глаза»? Это невозможно. Можно сказать: «Ну вот, давай, сыграй, я посмотрю». Все. Дальше включается только актерское воплощение — или есть, или нет. Или, например, есть картина «Зеркала» у Вики, где ты смотришь за ее состоянием и не понимаешь, как это делается. Это другой человек.
— В ноябре состоялась премьера спектакля «Космос» с Викторией в главной роли. Расскажите о своих впечатлениях от этой постановки.
— Это непростая история, она актерски очень сложная. Это история об учительнице, которая полностью погружена в быт. И в какой-то момент у нее появляется возможность вырваться из серой повседневности. Перед ней появляется возможность «улететь в космос». Когда это не получается, испытываешь к ней огромную, бесконечную жалость. Это имеет какое-то отношение к тебе, потому что мы тоже живем в ситуации, когда мы мечтаем, чего-то хотим, — а потом жизнь и быт нас засасывают, и ты не можешь из этого вырваться. Когда ты начинаешь это осознавать, это приводит тебя к какой-то трагедии.
Это выжимка из этой истории, но мне кажется, Вика нашла тот способ сценического существования, когда это не превращается в такие совсем «сопли», а остается достаточно ироничным, в некоторых местах даже смешным. И это благодаря тому, как Вика эту роль для себя трактует. Мне понравилось.